Правда напросились.
Большой, долго уговаривавшей меня толпой.
ПАДАТЬ
Автор: Док.
Рейтин и предупрежденияг: NC-17, со всеми вытекающими.
Категория: слэш.
Персонажи: Майкрофт / Лестрейд
ВНИМАНИЕ: ЕСЛИ КОНКРЕТНЫЙ СЛЭШ МОЖЕТ НАРУШИТЬ ВПЕЧАТЛЕНИЯ ОТ ОСНОВНОГО ДЖЕНОВОГО ФИКШНА, КОТОРЫЙ Я УЖЕ НЕ РАЗ ПИСАЛА, И ЕСЛИ ВЫ НЕ МОЖЕТЕ АБСТРАГИРОВАТЬСЯ И ВОСПРИНИМАТЬ ЭТО, КАК «ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ВСЕЛЕННЫЕ», НЕ ЧИТАЙТЕ!
Дисклаймер: Всё придумал Конан Дойль, подобрали и отряхнули от пыли BBC — а на кинк-фесте так искренне попросили, что я не удержалась.
Текст заявки (Kink 3.13): "Майкрофт не уверен в собственной привлекательности, Лестрейд доказывает ему обратное. Инспектор сверху. Фандому не хватает горячей НЦ-сцены с этими двумя."
Авторские ремарки: Оно не только длинное, оно, вероятно, ещё и малость ООС, но вы сами просили инспектора сверху, а я сама согласилась писать порно. Очень надеюсь, что общая мысль за пресловутой горячей НЦой видна, а НЦа горяча в достаточной степени.)) Кроме шуток — спасибо Марку Гэтиссу за бесценный и очень кстати документированный в литературе научный опыт, без которого я бы не решилась на такой эксперимент, и спасибо Florence and the Machine; часть философских задвигов пошла из их трека “Falling”.
Синопсис: Для того, чтобы контрол-фрик в лице Майкрофта Холмса сдался на милость другого человека, нужно слишком много факторов. Положение звёзд на небе, уровень адреналина в крови, застарелость личного психического расстройства… ну и человек, который сможет Майкрофта убедить в том, что сдаваться — не так страшно.
Майкрофт Холмс не принадлежал к числу людей, которым было свойственно испытывать депрессию.Майкрофт Холмс не принадлежал к числу людей, которым было свойственно испытывать депрессию. Он знал на конкретных примерах, что жизнь прекрасна, жестока и несправедлива, и принимал это, как данность. Он, ко всему прочему, в чисто профессиональном плане не имел права предаваться тоске и душевными метаниям. В тоске и душевных метаниях не было практического смысла. Майкрофт это хорошо понимал.
Но всё равно ничего не мог с собой поделать.
Он понял, что пропадает, уже несколько лет назад. Он смотрел на чёрно-белые снимки, которые прислали осведомители, и пропадал. Обваливался в пропасть. Прекращал думать. И обречённым внутренним голосом снова и снова проклинал Шерлока за то, что тот связывается с такими людьми. Если бы Шерлок не ввязался в очередное расследование, Майкрофту не пришлось бы просматривать данные наблюдения. Может быть, он бы никогда не увидел тогда ещё сержанта Грегори Лестрейда. Может быть, он бы никогда не почувствовал всей глубины безотчётной, бесконтрольной и неумолимой тоски, свойственной только человеческому существу, которое слишком хорошо себя знает.
Майкрофт Холмс был влиятельным человеком. Он мог себе позволить многие вещи, недостижимые для обычных людей. Но, глядя на теперь уже инспектора Лестрейда, он мрачно размышлял о том, что никаких ресурсов не хватило бы, чтобы привлечь этого человека к себе. Лестрейда нельзя было купить. Лестрейда нельзя было уговорить. О том, чтобы открыто соблазнить этого человека, не шло и речи: Майкрофт представлял себя со стороны, в конце концов. Иллюзий у него не было.
Поэтому уже несколько лет у Майкрофта создавалось впечатление, что его поджаривают на костре Инквизиции. Очень, очень медленно.
И, судя по ощущениям, Майкрофт был мазохистом.
Чем начинал думать старший из братьев Холмс, когда соглашался на встречи с инспектором — он сам не знал. Но почему-то за несколько лет успел побывать у полицейского дома бессчётное число раз, вытащить инспектора из нескольких серьёзных передряг, один раз обнаружить себя сидящим в больнице, пока Лестрейду вынимали пулю и зашивали рваную рану, и даже как-то выдержать ночь с пьяным вдребезги инспектором, когда тот шумно расходился с женой. Как Майкрофту удалось последнее, учитывая, что под утро Лестрейд, устав говорить, отключился едва ли не в обнимку с Холмсом, осталось одной из тайн века.
Контролируй себя, не позволяй себе потерять равновесие, потеря равновесия — это конец.
Это заменяло Майкрофту молитвы и до встречи с Лестрейдом.
В тот вечер чёрный «ягуар» со следами пулемётных очередей пропускали на светофорах без вопросов. Какой чёрт дёрнул Майкрофта без раздумий звонить именно Лестрейду, когда по его машине открыли автоматную очередь? Какой смысл был в том, чтобы вызывать одного человека вместо взвода охраны? И почему инспектор без всяких напоминаний и уговоров сразу закрыл глаза на перестрелку посреди города? Вопросы оставались без ответов. Раненого водителя отвезли в госпиталь. Лестрейд сделал несколько звонков, прикрывая инцидент каким-то бредом про спецоперацию.
Майкрофт слушал, как сквозь защитный экран. Ощущение собственного пребывания в мире живых было настолько освежающим, что само по себе заслоняло всё остальное. Холмс сидел в гостиной у Лестрейда, и в стакане в его чуть вздрагивавшей от банального перенапряжения руке мелодично звенел насыпанный в виски колотый лёд. Сидевший напротив Лестрейд, первое время что-то говоривший про неоправданность рисков, молча допивал свой виски, остановившимся взглядом глядя куда-то сквозь Майкрофта.
— Шерлок не должен узнать, — проговорил Майкрофт негромко.
— О чём? — усмехнулся инспектор, отставляя свой стакан и вставая со своего кресла. — О том, что вас тоже иногда надо спасать?
— Мне стоит подумать о материальной компенсации, — машинально осушая стакан залпом и уже только потом слегка морщась от крепости напитка, проговорил Майкрофт. Самоконтроль возвращался. Лёд в стакане не звенел, руки не дрожали. — Непростительно с моей стороны подвергать вас опасности так необдуманно.
— Иногда я вас ненавижу, — вздохнул Лестрейд. — Обоих. Но вас — сильнее.
— Но вы зачем-то мне помогаете, — холодно сказал Майкрофт, глядя на инспектора поверх оставшегося в стакане льда.
— Но и вы — зачем-то, — отозвался инспектор.
Странно было смотреть на него снизу вверх, на этого темноглазого седеющего человека с очень умным взглядом. Он ведь меня старше, подумал Майкрофт. На год? На два? Имеет ли это значение в текущих условиях?..
Лестрейд, видимо, тоже о чём-то думал. Сложно было что-то по нему считать; он отвлекал самим собой от отстранённого анализа. У него были слишком тёмные глаза, чтобы различить реакцию зрачков. Инспектор вынул стакан из пальцев Холмса. Аккуратно поставил на пол рядом с креслом. Задумчиво посмотрел на Майкрофта.
И, прежде чем Холмс успел хоть как-то просчитать его поведение, убил его. Контрольного выстрела бы не понадобилось. Во всяком случае, ощущения Майкрофта говорили именно так, когда инспектор наклонился и поцеловал его в губы.
На то, чтобы среагировать, у Майкрофта ушло несколько секунд, которые он воспринял, как клиническую смерть. Думать не получалось. Дышать не получалось. Получалось только инстинктивно ловить своими губами чужие, отвечая на поцелуй, приоткрывая рот, позволяя коснуться языками. Несколько секунд чистого инстинкта, в котором не было ничего, кроме внезапно обострившегося осязания и рефлексов.
— Зачем?.. — устало выдохнул Майкрофт, когда смог дышать.
Был ли в этом продуманный план? Хотел ли инспектор таким образом что-то получить? Что-то доказать? Но зачем? Зачем… так?
За что, в конце концов?!
Лестрейд как-то нервно усмехнулся. Он стоял, склонившись над креслом Майкрофта, обхватив мужчину за плечи, пристально глядя в глаза, как будто пытался разглядеть что-то важное.
— Вы, Холмсы, оба такие? — тихо спросил инспектор.
Майкрофт непонимающе моргнул.
— Всё видите, — снова усмехнулся Лестрейд. — Всё замечаете. Кроме самых очевидных вещей. Которые у вас под самым носом.
— Инспектор, зачем было… — начал Майкрофт, но ему не дали договорить.
— Вы инопланетяне, оба, — шепнул Лестрейд за секунду до того, как снова поцеловал Майкрофта.
Равновесие, подумал Майкрофт. Держать равновесие. Потеря равновесия — это конец.
— Стоп, — тихо, но твёрдо сказал он, упираясь руками в плечи инспектора, держа его на расстоянии. — Объясните, что происходит.
— Точно инопланетяне, — констатировал Лестрейд.
— Что вам нужно, инспектор? — со всей жёсткостью, на какую был способен, спросил Майкрофт. — Почему вы решили этого добиться таким способом?
— Майкрофт, — спокойно сказал полицейский, в упор глядя на постепенно терявшее волю олицетворение британского правительства. — Вы слепой. Или идиот, хотя и не похожи. Или существо из другого мира, что вероятнее. И мне гореть за это в аду, не иначе. Почему вы считаете, что я не могу поцеловать вас просто потому, что этого хочу?
Майкрофт посмотрел на инспектора такими дикими глазами, что Лестрейд отшатнулся.
— Вы же понимаете, что описанный вами образец поведения невозможен, — негромко проговорил Холмс.
— Майкрофт…
— Не надо оправдываться. Просто объясните мотивы.
— Майкрофт, я…
— Инспектор, я видел себя в зеркало, не надо пытаться меня обмануть. Чего вы хотите?
Взгляд Лестрейда вдруг стал очень холодным. Руки инспектора скользнули с плеч Холмса чуть ниже, и Майкрофт неожиданно понял, что его очень качественно прижимают к креслу, практически держа за горло. Было непросто сфокусировать взгляд на придвинувшемся слишком близко лице полицейского.
— Как же с тобой сложно, — едва различимо шепнул Лестрейд. Этот шёпот почему-то казался до боли усталым. — Пять чёртовых лет. Как. С тобой. Сложно.
Пальцы инспектора, ослабив хватку на горле Майкрофта, теперь мягко и неторопливо развязывали его галстук.
— Не смей ничего говорить, — шикнул Лестрейд, перебивая Майкрофта на протестующем вдохе.
И целуя.
Снова.
И снова.
Зачем, зачем он это делает, бессильно думал Майкрофт, плавясь под прикосновениями губ и пальцев, закрывая глаза. Зачем ему так нежно скользить губами — ниже, к изгибу шеи, снимая галстук, расстёгивая рубашку. Зачем, Господи, зачем ему прижиматься ближе, зачем запускать руки под пиджак, под жилетку, зачем…
Зачем ему… я?
— Посмотри на меня, — шепнул инспектор. Майкрофт открыл глаза, уже ни с чем не пытаясь спорить. — Ни слова про зеркало и прочую чушь, ладно? Просто смотри на меня.
— Зачем?.. — не находя других слов, выдохнул Майкрофт.
— Я хочу видеть твои глаза, — очень серьёзно и очень тихо сказал Лестрейд.
Анализируй, сказал себе Майкрофт. Должна быть причина для того, что даже по этим прекрасным тёмным глазами видно, что зрачки почти закрыли радужку. Должна быть причина для учащения пульса. Ты не можешь быть этой причиной. Держи равновесие. Анализи…
Звук, который вырвался у Майкрофта, когда деликатные пальцы инспектора безо всякой неуверенности или возможной двусмысленности расстегнули ремень на его брюках, был несовместим с понятием привычного самоконтроля.
— Инспектор…
— У меня есть имя.
— Грегори. Остановись. — Длинные фразы отказывались произноситься. — Ты будешь жалеть. Это не то, что тебе нужно.
Было поразительным то, как этот человек, оказывается, умел смеяться и целоваться одновременно. И говорить, используя краткие перерывы для вдохов:
— Пять лет подряд… — Жадный поцелуй в губы. — Ты, невероятное… — Кончиком языка по лини скул. — Идеальное… — К уху. — Невозможное... — Короткий поцелуй в шею. — Существо… — Влажное прикосновение губ к линии ключицы. — Ты меня убиваешь. Ты меня спасаешь… — Кончиком языка ниже, распахивая рубашку. — Боже сохрани, гореть мне за это… — Лёгкое прикосновение к соскам. — Но, если я тебе сейчас не скажу… — Ниже, ниже, ещё ниже. — Как же я боюсь… — Ещё один поцелуй, скользнуть языком ниже линии бёдер. — Как я чертовски боюсь, что не скажу никогда…
Майкрофт попытался произнести имя инспектора, но на новом судорожном вдохе получилось что-то, похожее на «Грегори» только очень отдалённо. Инспектор подался вперёд, фактически садясь на колени Холмса, и сказал что-то, что мозг Майкрофта сперва вообще не воспринял. Было удивительно, как Лестрейд умудрялся связно излагать мысли. До Майкрофта они доходили с задержкой, словно проходя через декодер, чтобы быть понятными.
Но они всё равно не имели смысла. Не могли быть правдой. Потому что Майкрофту говорили, что он сводит с ума. Что он — самый великолепный замкнутый зануда из всех, кого инспектор встречал в этой жизни. Что таких больше нет в природе. Что он невыносимо прекрасен. И что его хотят любить, здесь и сейчас, наплевав на планы на будущее и общественное мнение. Потому что в них обоих периодически стреляют — и инспектор не простит себе, если следующую перестрелку кто-то из них не переживёт, при этом не зная или не сказав, как на самом деле обстоят дела. Потому что в этом надо было признаваться ещё тогда, когда в день развода Лестрейд напился для храбрости…
Потеря равновесия — это конец. Майкрофт снова падал в бездну. Майкрофт верил в то, что ему говорит этот ни на кого не похожий человек, так тесно прижимающийся к нему бёдрами и так отчаянно целующий его полураскрытые губы. Майкрофт позволял себе упасть.
Сам процесс падения завораживает, когда забываешь о том, что рано или поздно разобьёшься.
Наверное, потом он проснётся, думал Майкрофт, глядя в бездонную черноту глаз инспектора. И это окажется неправдой, предсмертным бредом, видением. Их пиджаки, отшвырнутые в разные углы комнаты. Пахнущий виски тающий лёд. Его ноги, обхватившие талию Лестрейда, его губы, разбитые поцелуями. Их шёпот, повисающий в воздухе.
— Ты боишься?
— Да.
— Чего?
— Причинить тебе боль. Ты невероятен. Смотри на меня, смотри на меня, ради всего святого, я хочу видеть твои глаза…
Нелогично было разговаривать шёпотом, чтобы потом кричать от удовольствия. Не было смысла не опускать взгляда, чтобы потом в глазах потемнело. Они как-то избавились от одежды, как-то дошли до постели — Майкрофт не мог восстановить последовательность действий. Стоило бы как-то непредвзято оценить ситуацию, списать всё на уровень адреналина в крови после перестрелки, но, когда Лестрейд, выдыхая его имя ему в рот между поцелуями, проникал глубже, Майкрофт не мог думать связно. Ощущения, которыми он мыслил, нельзя было описать речевыми конструкциями.
Можно было бы сказать, что мужчина сверху двигался внутри него, ускоряя ритм и наполняя его собой. Что пальцы Лестрейда сжимали его бёдра так, что синяки были решённым делом. Что его член с каждым их новым толчком касался полоски волос на животе полицейского, и это заставляло его впиваться ногтями в спину инспектора, комкать простыни, сжимая их в кулаках, чтобы сохранить хотя бы крупицу самообладания и не кончить прямо сейчас, от одного прикосновения. Что он всё равно кончил раньше, от того, как инспектор глухо застонал прямо ему в рот, не прерывая поцелуя — кончил, совершенно не контролируя себя, как мальчишка из колледжа, задыхаясь, выгибая спину, рефлекторно насаживаясь дальше на член партнёра. Что Лестрейд кончил несколькими секундами позже, вжимая его в постель всем весом и уже не стоная, а крича на каждом отрывистом толчке — глубже, глубже, глубже, — сквозь новый жадный поцелуй. Это всё были факты. Сухие данные. Они не описывали и десятой доли того, что он ощущал.
Он падал. Но, если это и было падение, оно напоминало безумный, останавливающий сердце, головокружительный полёт, пока он падал не один.
В тишине, казавшейся чем-то нереальным, в кармане какого-то из их пиджаков в соседней комнате звонил телефон.
— Пусть идут к чёрту, — пожелал вслух Лестрейд, целуя Майкрофта в плечо.
— Пусть идут, — легко согласился Холмс, притягивая инспектора ближе и мягко касаясь губами его лба.
Телефон не унимался.
— Кружным путём, — прорычал инспектор, дополняя желаемый маршрут. — Периодически проваливаясь в канализацию по дороге.
— Изобретательно. Склонен поддержать эту концепцию.
— Ты неправдоподобен, ты знаешь это?
— Да.
— И гореть в аду, если что, мы будем вместе. На другие условия я не согласен.
— Да.
— Ты со всем соглашаешься.
— Да.
— В чём дело?
— Я тебе верю. И, знаешь… по-моему, я продолжаю падать.
— Чт…
— Молчи. И не вздумай пересмотреть условия насчёт ада.
[конец фику и автору]